Я здесь, чтобы рассказать о «Соборе тысячи душ», или о «Книге времён», что одно и то же.

Это великолепная поэма, в любой из своих вариаций, и я безмерно благодарен за то, что поэзия становится прекрасной лишь по счастливой случайности. Не разумом единым составляя стихи, а доверяя бессознательной части своей души приложить руку к её созданию. Именно это позволяет ей выдержать испытующий взгляд общественности.

Но всё хорошее рано или поздно заканчивается. Её стали всё чаще видеть рядом с Йоханом Карве (Johaan Carve), одним из выдающихся профессиональных игроков; когда его поймали на использовании психотропных препаратов (запрещённых в «стычках», так как нервные расстройства и приступы паники обычны для этого спорта), то изгнали с позором из лиги вместе с Эксеной. Тогда для неё «стычки» стали смыслом жизни и Эксена приняла исключение из лиги довольно близко к сердцу. Она продолжила встречаться с Карве, но спортсмены, не принимающие участие в играх, быстро приобретают пагубные привычки.

Несколько лет она существовала за счёт былой славы и друзей. Время от времени случались небольшие скачки популярности: например, пресловутая передача Scope, где Эксена, будучи в изрядном подпитии, необыкновенно долго болтала с ведущим. Медленно, но уверенно она скатывалась в безвестность и разрушала своё здоровье.

Разве тогда поэт — творец красоты? Ничуть. Люди хотят видеть нас святыми, но, откровенно говоря, человек, записывающий музыку Бога, не исполнен добродетели, пытаясь передать весь масштаб Его задумки. Можно быть добрым, но вряд ли праведным, ибо доброта не вещь в себе, а животное в вашем разуме. Эксена была добра ко мне, очень добра; если вас это удивляет, то поразмышляйте о бессчётных путях, которыми молодая, активная женщина, коей правит больше энергичность, чем рассудок, — и она простит меня за это, поскольку она добра, — может причинить страдания старику, с которым переплелась её жизнь. Эксена была добра, и она рекла истину. Не полагайте, что мы несём лишь благодать.

Всё переменилось, когда она открыла для себя труды Ицака Бараха (Itzak Barah), выдающегося амаррского церковного поэта. Хотя неизвестно, когда именно и как быстро она была очарована его поэзией (сама Эксена утверждает, что полюбила его с первых же слов, но Карве, с которым она тогда уже периодически встречалась, рассказывал, что Эксена прочитала лишь две страницы «Жизней других людей» Бараха прежде чем бросить книгу в него), но всё без сомнения пришло к тому, что она глубоко прониклась творчеством поэта, вплоть до того, что посещала декламации его трудов местными амаррскими чтецами. Перед там, как её попросили прекратить приходить на чтения в связи с предполагаемым дурным влиянием её присутствия на молодых священников, Эксена уже была известна за способность постигать саму суть слов Бараха и передавать её на родном галлентском.

Отклоняясь от повествования, недавно мы ужинали в славном ресторане, и к нам начал приставать один человек. Он называл Эксену безнравственной, говорил, что дерзкая попытка перевести «Собор» порочит её имя, утверждал, что она убила поэму. В едином стремительном движении она поднялась, схватила его за шею, ударила сбоку по коленям и, перевернув, швырнула его спиной на наш стол. Схватив свой столовый нож, она вонзила его рядом с шеей мужчины, пригвоздив его вместе с одеянием к столу. Глубоко заглянув в его глаза, она произнесла: «Пламя в твоём сердце — ничто по сравнению с моим. Ничто».

Успех к ней пришёл пришёл, когда она перевела главное сочинение Бараха — «Собор тысячи душ» — с оригинального амаррского на свой родной галлентский язык, опубликовав произведение под именем «Книга времён». Позже она рассказала, что неоценимую помощь в этой грандиозной работе ей оказал опыт Схваток разумов и уроков абсолютной концентрации, что они давали, уроков, которые помогли ей перенести годы самоуничижения и наркозависимости.

Что ж, мы знаем, что поэт может быть добр, но не добродетелен, и по сходным причинам он, конечно же, не может быть и порочен. Так чем же он является?

Поэт — летописец. Он записывает, стараясь изо всех сил передать музыку словами. Это ошибочно, всецело ошибочно. Поэт должен передать гораздо больше этого, он не может довольствоваться лишь ритмами своей речи.

Он — канал, по которому сны Бога перетекают в мёртвые слова. И это тоже неверно. Поэту не следует полагать себя посредником между Богом и Человеком.

Он — творец, отражающий мир таким, каким он его чувствует, а значит, создающий мир для себя. Боже правый, нет. Поэт гораздо более скромен.

Есть ли другие толкования? Тысячи. Большая часть из них в какой-то мере ошибочна или противоречит другим, но тем не менее даже объединив противоположные мнения, получим лишь её одно, не согласующееся с обеими. Поразительно.

Конечно, в этой комнате найдутся люди, которые скажут, что я совершил ошибку, не принимая в расчёт определения поэта как летописца, посредника, творца; что они верны. Несомненно. Для кого-то другого они верны, но не для меня.

На самом деле невозможно в точности определить, кто же такой поэт, а значит тщетно утверждать, что кто-то им не есть. Мы даже не можем спеть песню так же, как это делает другой; чужая душа — потёмки.

Можно посмотреть на человека и сказать: «Да, он поэт», но нельзя посмотреть на другого и сказать: «А он нет». Несут ли его слова хоть какой-то смысл для вас — это, конечно, уже другой вопрос, но понимание — не его забота; это ваша забота, и мы возлагаем на читателя бремя истинного понимания стихов, толкования их смысла.

Перевод сделал её звездой. Практически во всём мире его признали шедевром, но в то же время он поднял религиеведов на амбразуры. Это была полная переработка бараховской поэмы, изменённая до неузнаваемости, где образы, ритм, символы стали галлентскими, но тем не менее необыкновенно сходная по духу и посылам. Барах собственной персоной откровенно одобрил её старания, и во время известного выступления на собрании амаррских и сочуствующих им религиозных лидеров он заявил, что перевод Эксены не только практически идеально передаёт дух оригинала, но и запретил угрожать ей, наказывать или критиковать за её творение. В конце своей речи он окончательно подтвердил своё заявление, объявив её личность и занятия каоли (Kaoli), сказав этим, что любое оскорбление поэзии Эксены или нападки на её возможность продолжать писать будет считаться им личным оскорблением и, в соответствии с религиозным законом, будут отмщены подобающим образом. Это был рискованный шаг, так как теперь и сам Барах мог подвергнуться покушению, но всё же он сработал: каоли, хоть и неохотно, был принят большинством.

Если бы я мог писать стихи без слов, я писал бы, но всякий раз, когда я задумываюсь над этим, я понимаю, что Бог уже недостижимо обогнал меня в этом искусстве; так что я совершаю свои робкие попытки в надежде, что они будут приняты великодушными читателями. Ибо поэзия — и снова ещё одно неверное, неполное определение искусства, исходящее от простого смертного, пытающегося передать божественное, — поэзия суть взаимодействие меж читателем и писателем; как сильно писатель старается опустить небеса вниз на землю, так же сильно читателю следует стараться подняться вверх, чтобы встретиться с ними. Вы когда-нибудь пробовали воспарить? Это самое трудное, уверяю вас.

Эксена проводила множество туров, где она зачитывала части «Собора» и других менее известных своих переводом, много рассказывала о взаимоотношениях с амаррской поэзией. Она разительно отличалась от Бараха, который был спокойным и учтивым, Эксена любила спорить и говорить прямолинейно, нисколько не боясь обидеть или не согласиться со слушателями. В университетах Галлентии обожали её лекции.

Её популярность как преподавателя росла, но одной ночью группа религиозных фанатиков пробралась в её кулуары и отравила напитки, поместив в них наноботов. Эти ужасные маленькие существа были запрограммированы на пожирание единственной, но специфичной ткани человека, встречающейся лишь в одном месте. В голосовых связках.

Стоит ли относиться к поэзии как к диатрибам? Ни в коем случае. Верующий вынужден беспрестанно сомневаться, поскольку это единственный путь выловить истинную правду из нескончаемого потока лжи, в котором он плывёт, но не лишь посему; он должен обладать способностью смотреть лжи в лицо, не отводя глаз, понимая, чем она есть на самом деле — испытанием, не веры, но представлений о ней, признавать её и понимать, почему она пошатнула его веру, а затем... отпустить её. Ложь лишь отвлекает вас. Мои стихи для вас что-то значат? Это большая честь для меня. Или стихи Эксены? Тогда это честь для неё. Но если нет, то оставьте их. Не считайте их оскорблением вашей веры, считайте их ложью и пусть они пройдут мимо.

Общественность была шокирована. Фанатики и не думали раскаиваться, утверждая, что они не вмешивались в способность Эксены писать стихи, а следовательно не нарушали каоли, но вскоре были судимы Изрекающими Истину и вычеркнуты из Книги Времён (см. примечание внизу). Тем временем, со всех уголков вселенной, от духовенства и от рабочих потянулись предложения помощи. Но что эта бесплатная помощь, когда наниты сделали своё чёрное дело и в горле осталась лишь безвольно свисающая паутина да шрамы. Вырастить связки заново и научиться ими пользоваться заняло бы годы, десятилетия болезненной терапии. Клонирование тоже не выход: даже если забыть о юридических проблемах использования его таким образом (клонирование было и остаётся спорным вопросом в любом обществе), это всё равно дорогая и опасная авантюра, не говоря уже о том, что новое тело сделало бы каоли недействительным, а значит дало бы фанатикам полное право её убить. Сама Эксена тоже была против клонирования, так как это означало бы капитуляцию, она не хотела терпеть поражение в битве, в которую ввязалась.

Да, поэма совершенно изменилась. Да, теперь она галлентская, неузнаваемая для любого, кто читал её только как амарр, а не человек. Эпизод, в котором человек тащит чемодан по снегу, не катит, а именно тащит сквозь снег, этого эпизода больше нет. Вместо него есть человек, встретивший другого, плачущего на улице, и то, как ему постепенно открывается совершённое деяние второе человека — и этот эпизод подходит. Он прекрасен. Он связывает всё воедино, и если убрать этот эпизод, то потеряется смысл во всех остальных, ни в образах, ни в повествовании, ни в чём больше не будет смысла. Лишь поэтам, кем бы они ни были ещё, дано так творить и изменять.

Так, она использовала доходы со своих туров и пожертвованные деньги, чтобы ей установили искусственную гортань. Редко кто прибегал к этой процедуре, не только потому что первые месяцы адаптации были невероятно мучительными, но из-за гигантского процента неудач. Поразительно, но факт: 90% реципиентов никогда не достигали полного контроля над гортанью и лишь около 50% вообще могли её хоть как-то использовать для речи. Но тогда 0% из них были бывшими участниками Схваток разумов и профессиональными танцорами.

Через неделю она смогла издавать гул, напоминающий отбойные молотки, используемые в колониях рабов. Через месяц уже могла сказать три слова подряд; через два месяца — три предложения. Через полгода Эксена уже свободно говорила, единственной проблемой оставался слабый контроль громкости и тона. Через девять месяцев после операции всё стало как раньше и даже лучше: возможности управления голосом превосходили её ожидания. И не только её ожидания, никто и никогда не подозревал, что такая степень адаптации к искусственной гортани вообще возможна. Единственным напоминанием об инциденте оставался металлический оттенок в голосе, но Эксене это нравилось и она намеренно от него не избавлялась.

Никаких наркотиков, никакого боговдохновения. Первое — это мрачный туман, застилающий глаза, а второе — как ветер, дующий сквозь руки, но никогда не задерживающийся. Читателю легко понять, когда творили наркотики, поскольку даже если вам повезёт и слова будут сверкать, то рифмы будут тусклыми как потёртые плиты тротуаров. Что касается вдохновения, то оно то и дело приходит — обычно, когда вы меньше всего его ожидаете, — но если не быть к нему готовым, то приходит оно напрасно. Неготовые поэты, как и ненастроенные приёмники, выдают лишь шум.

Настойчивость — вот что требуется. Настойчивость, упорство и многочисленные упражнения. Эта поэма и её умения не появились из ниоткуда, и как бы не хотела Эксена убедить нас в обратном, практика отняла у неё много времени. Может, она имела не ту форму, что сейчас, может, она была тайной, но, говоря об Эксене как о поэте, можно с уверенностью утверждать, что все её старания, видимые и невидимые, надёжно и неумолимо вели её к тому, чем она есть сейчас.

Её настойчивость и твёрдость характера вместе с новоявленными вокальными способностями в третий раз сделали её звездой. Она была просто завалена предложениями публичных речей, озвучивания рекламы, все хотели, чтобы хоть крохотную часть слов в их передачах озвучила именно Эксена. И хоть прошлое оставило свой след, преждевременно состарив её, что не дало Эксене стать полноправной звездой кино, но в своё время её голос неизменно присутствовал в каждом произведении галлентского киноискусства.

Наконец, наступил момент, когда, по её собственному признанию, она начала наконец задумываться о будущем. Всё это время она была охвачена настоящим, и, хоть зарабатывала она вполне неплохо, она абсолютно не задумывалась о том, чтобы оставить что-то из этого на потом. Так что когда наконец ей пришло то самое предложение, самое выгодное из тех, что ей когда-либо делали, она приняла его без малейшего колебания. Как известно, всё, что связано с капсулирами, связано также и с большими деньгами. Этот раз не был исключением. Её металлический, плоский голос идеально подходил на роль голоса ИИ кораблей капсулиров. Так родилась бессмертная Аура.

Что ж, мы ждём и надеемся. Мы ждём и видим, куда лежит наш дальнейший путь. Преуспеет ли она? Уверен, что да. Она сильная женщина, и она побывает в тех местах, где мне никогда не побывать. Но она не останется там без опоры.

Как уже должно стать ясным из моей маленькой речи, я верю в Эксену, в её талант, в её мудрость. Я целиком и полностью разрешаю перевод её слов, и, хотя я не могу заставить кого-нибудь другого поступить так же — ибо все мы читатели, все мы слушатели безмолвной музыки, — я могу гарантировать, что никто не будет стоять у неё на пути.

По праву, признанному за мной званием амаррского церковного поэта, имея безукоризненную репутацию, церковную и мирскую, стоя пред глазами рабов и равных мне, королевских особ и всемогущего Бога, я объявляю Каоли, общность путей, Эксены Фёр и моих. И да не заглушит её ни один человек. Пусть никогда не будет она менее, чем поэтом, чистым пред очами Господа. Да зазвенит её голос меж звёзд.