Было утро двадцать-пятого месяца в районе Torsad-Aur (Торсад-Аур), страшная сфера Амаррского солнца начала свое медленное восхождение из сияющей ванны горизонта. Как только его холодные ступни коснулись теплой платформы, он почувствовал знакомое волнение и свист квартала, как будто огромный неуклюжий зверь пытался встать, скребясь и пыхтя в темно-коричневом тумане восхода.

Молодой матарец прошел через корридоры терминала из сырцового кирпича, вдоль которых было множество молящихся попрошаек и нищих в лохмотьях. Он почувствовал внезапное прикосновение бриза к шее и первые жаркие запахи дня, впивающиеся в ноздри. Матарец не скучал по Dam-Torsad (Дам-Торсаду), но теперь, когда вернулся, следовало отдать этому району должное. Мало мест во вселенной, конечно из тех, которые матарец не посетил, обладают таким же безумным сочетанием чистоты и гнили, которые приковывают амаррскую душу к многообразию внутренних противоречий.

IzoniSquare (Площадь Изони) осталась такой же, как подумал матарец, когда покинул терминал. Даже в этот ранний час работа уже кипела. Столовые приборы ручной работы, контрабандные голографические журналы, разной степени легальности приправы из-за границы, оцифрованные части священного писания, наставления Adakul (Адакульских монахов), новые аккуратные подделки Caille (Каильских) кожаных изделий. Столбы дыма поднимались от бесчисленных киосков. Тысячи запахов смешивались в плотном воздухе, создавая такую смесь, которая давно стала визитной карточкой Торсад-Аура и дала ему прозвище — Котел. Казалось, что мясо любого существа Нового Эдема жарилось где-то в этом дымящемся пространстве, души животных возносились из теней острых пиков города, чтобы найти спасение в медно-красных облаках города. Группы рабов проходят мимо без перерыва, хотя в других частях Дам-Торсада они кажутся призраками на фоне толпы, здесь они составляют часть бьющегося сердца района.

Устояв перед соблазном попробовать жаренного черного петуха, матарец отправился через сад Chopamaia (Чопамайя), где дети играли среди разрушенных статуй и молящиеся покачивались в общем восторге, когда посредники между ними и богом вещали о приятной вечности через встроенные наушники. Он прошел под аркой Nekater (Некатера), с ее грустными маленькими и белыми ангелами-хранителями, ронявшими каменные слезы на потоки осажденных людей под ними. Он сориентировался в узких мощеных коридорах восточной части квартала, вплетаясь в толпу людей и значительно ускоряя свой шаг пока через десять минут не добрался до приземистого дома с плоской крышей, вклинившегося между двумя куда более высокими. Дорога виляла здесь в обе стороны, так, что казалось, что дом находится снаружи огромной подковы. Матарец осмотрелся и забрал ноздрями воздух. Все так же пахло цветами и озоном.

— Пап? — матарец несколько раз постучал во входную дверь. Сначала не последовало ответа, но отец не торопился даже в молодые годы. Слабый проблеск света появился в дверном окошке, затем дверь распахнулась.

— Дармад! — воскликнул старик.

— Отец, — ответил сын и, улыбаясь, прошел внутрь. Они обнялись и счастливо обменялись любезностями, которыми обычно обмениваются родители и дети, давно не видевшие друг друга.

Его отец, Энгру, был профессором в десятом поколении, заключившим контракт с Hedion Academy (Хедионской Академией) и специалистом в древних текстах нескольких наций, которые Амарр заполучили в ходе завоевания этой планеты. Он проводил свое время в маленьком подвальчике за переводом манускриптов и делал заметки о восстановлении тех языков, которые были мертвы уже тысячи лет. В течении того времени, пока Дармад проживал на побережье, он привык к свежему воздуху, а теперь познакомился с затхлой атмосферой квартиры своего отца. От того, что в квартире было несколько десятков растений, много плесени и плохая вентиляция, Дармаду стало тяжело дышать. С отцом они решили посетить пивную, расположенную неподалеку, где можно было перекусить.

— Как продвигаются дела на научном предприятии? — спросил отец, когда они брели по улице, иногда попадая в тень от летающего автомобиля или автокаравана. — Твой владелец до сих пор устраивает неприятности?

— Нет, больше нет, — сказал Дармад. — Он более снисходителен ко мне с тех пор, как я стал достигать успехов в прошлом году.

— Я горжусь тобой за то открытие, — сказал отец.

— Удивлен, что ты об этом слышал. Это на самом деле было не так уж и сложно.

— Технология полимерного синтеза, которая могла бы произвести революцию в среде материалов для высотных зданий? Для меня это звучит сложно, сынок.

— Не знаю о революции... — сказал Дармад. — и помни, что мало кто знает о том, что открытие совершил Дармад Интажаф, а не его высочество Лорд Лукрецио Кор-Азор.

— Конечно, — подтвердил отец. — Нет смысла возносить рабов на пьедестал славы, не так ли? Вот мы и дошли. Не бойся, заходи. Добро пожаловать в Font (Фонт).

Это место представляло собой один огромный вытянутый коридор с выстланным дубом полом, и украшенный выключенными гирляндами фонарей, бессильно висевших на высоких карнизах каменных стен. С этих же карнизов прекрасные растения всех форм и размеров простирали свои дугообразные вьющиеся аркой ветви, занимая почти все место под потолком.

— Теперь я понимаю, почему тебе тут нравится, — заметил Дармад, когда они заняли свои места в маленьком уголке, обитом синтетической кожей, в некоторых местах стершейся до красноватой набивки.

Уже был полдень и занятых мест было не так много. Типичным для Торсад-Лаура отличием от всех остальных районов Дам-Торсада, было то, что все люди предпочитали держаться особняком. В Дам-Торсаде основной тенденцией в общении было то, что каждый человек на публике стремился постоянно поддерживать общение с другим, даже петь и молиться или говорить громко и отчетливо со своими знакомыми. Во все время бодрствования атмосфера заставляла местных жителей, так или иначе, вести себя подобным образом. Хотя попрошайки, доски объявлений и прочие разрушительные феномены навязали и укрепили созецательную манеру поведения вместо привычного стиля общения. В то же время, в Фонте присутствовали люди, которые своим поведением подражали поведению социальных отшельников. За одним из столов сидела грузная девушка, что-то жевала и рассеяно расчесывала свои жирные волосы. За другим мужчина скручивал папиросу под рассеянным солнечным светом в то время, как его компаньон читал книгу. Дармад почувствовал себя освобожденным от прошлого. Это было похоже на то, что цепь, опутывавшая его душу, значительно ослабла.

Их утро прошло в пустой болтовне и поедании легкого завтрака, проще говоря, в том, что приятно делать при встрече. Около середины дня, когда закончилась утренняя молитва, местные завсегдатаи стали растворяться в оживленных улицах квартала. Отец Дармада несколько раз подмечал, что этим утром толпа была странной, что у него появились опасения насчет того, что эти места стали в последнее время чересчур оживленными. Вскоре после полудня, когда Дармад рассказывал довольно забавный анекдот, послышался громкий окрик из середины комнаты, и от толпы отделилась фигура человека.

— Кого я вижу! — это был крупного телосложения человек, черная борода и поседевшие волосы которого оформляли лицо в морщинах от улыбки. Дармад скользнул на другое сидение и его место занял этот человек.

— Привет, Крофтон, — сказал Энгру.

— Энгру, — ответил Крофтон. — Как я вижу, твой родственник вернулся.

— Совсем ненадолго, — возразил Дармад с деланным приветствием, недовольный тем, что его упоминали в третьем лице. — Как вы? — вернулся прежний конфуз, усиливаясь. Дармада всегда впечатляло то, что Крофтон его боялся.

— Ну, как всегда в делах, — сказал Крофтон. Он остановил официанта и заказал чай из корней качши (kacha root tea). — Что у нас на повестке дня? — кинул он в пространство пивной, в то время как официант аккуратно наливал ему темно-зеленую жидкость в чашку.

— Происшествия и слухи, как обычно, я подозреваю, — кивнул слабо Энгру.

— Не думаю, не в этот раз, — ответил большой человек. Официант закончил наливать чай и поклонился. Крофтон взял чашку и громко причавкнул.

— Ну, скажи на милость, — сказал Энгру.

Крофтон начал рассказывать в своей нарочито неторопливой манере. Его слова привычно сплетались гравитацией и выстреливались его громким голосом, словно торпеды ораторского искусства. Когда-то он был лидером, оратором, способным заставить двигаться людей и горы, но после согласия на участия в переговорах в Амматарском пространстве, он был схвачен и закреплен за тем же университетом, что и Энгру. Это был тот метод, которым Амаррия предпочитала усмирять своих противников. Убийства — слишком грубо. Они вызывают слишком много страха. Настоящая победа достигается не жестоким уничтожением (за исключением тех случаев, где присутствуют значительные тыловые или географические причины), а победой твоих взглядов над чужими.

Конечно, некоторые типы людей неуязвимы для подобных методов, и Крофтон принадлежал к одному из таких типов. Тяжеловесный Бруторский поэт-воитель, который никогда не стыдился собственного жесткого характера или общительной наружности, он так и не принял своего поверженного положения. Может быть, он и был подчинен своим хозяевам, как ожидалось от каждого раба, но его знания в области представительских систем правления и их приложения в межпланетарных отношениях дали этому «демократизированному дикарю» определенную свободу действий против ошеломленных ученых Хедиона. Снова и снова, несмотря ни на что, ему приходилось страдать из-за своих громких высказываний. Но для Крофтона существовали вещи куда хуже, чем электрический хлыст.

Большая часть людей, которые сделали этот район своим вторым домом, были такими же, как и Крофтон, хотя такую же большую часть составляли и местные жители предыдущих поколений, дети рабов, детей рабов. Художники, музыканты, академики, проповедники,чудаки, бродяги и безумцы — все играли роли в жестоком, огромном механизме Империи. В высоких кругах Амаррского общества было сказано, что Торсад-Лаур был единственным кварталом, населенным рабами, где дворянин мог гулять ночью, не боясь нападения и, более того, поговорить с рабом, если раб был готов к тому, что его унизят.

— Ты чувствуешь напряжение в воздухе, о котором я говорю, — говорил Крофтон. — Когда еще люди были так близко к краю лезвия? — еще один огромный глоток и его чашка опустела. Он помахал официанту, а затем повернулся обратно к своим слушателям. — Я знаю человека в Государственной Гражданской Службе (Civil Service) в Торсад-Унане, — продолжил Крофтон. — он не общается со мной по службе, но мы ведем небольшую скрытую переписку. Он написал мне, что все настроены очень революционно, — тут он наклонился к середине стола и заговорщически произнес. — Что-то великое приходит в движение. Что-то на уровне высшего общества, может быть на уровне нового Консула, — внезапно он остановился и обратился к Дармаду. — Ты ведь работаешь на Кор-Азор, не так ли?

— Технически, я являюсь их собственностью, — ответил Дармад с небольшой долей едкости. — Далекого кузена Консула Аритцио. Далекого, но все-таки Кор-Азора.

— И ты ничего не слышал?

— На нашем предприятии никто ничего не слышал, — ответил Дармад.

— А, — сказал большой человек. Он задумчиво потер край блюдца. — В крайнем случае, я могу остановиться на том, что все это — полет фантазии моего друга. Он молод и склонен к подобному. Но настроения Котла (Cauldron) сегодня склоняются к тому, что происходит что-то большое.

— Ты еще с кем-то об этом говорил? — спросил Энгру.

— Пока нет, — ответил Крофтон. Повисла тишина на то время, когда официант вернулся и стал наливать чай по-новой. Официант отошел, но тишина так и осталась.

Оглянувшись, Дармад увидел, что людей на улице стало значительно меньше. В то же время двое мужчин услышали ритмичный шум, эхом шепота отражавшийся от усталых стен города.

— Что это такое? — спросил отец Дармада. Крофтон встал и направился к выходу, за ним последовали остальные. Только снаружи, на ступеньках входа в пивную, можно было бросить взгляд на площадь Изони и прищуриться от лучей полуденного солнца, а затем разглядеть через клубы дыма и пыли лицо Императрицы Джамиль (Empress Jamyl) на нескольких досках голографических объявлений, висевших по периметру площади. Несмотря на противоестественную тишину, воцарившуюся на площади после того, как все бросили все свои дела, чтобы услышать, троица не могла разобрать слов Императрицы.

Дармада коснулось тошное понимание того, что происходит что-то значимое, к чему придется привыкнуть. Он бросил бесполезные попытки расслышать слова и уселся на каменные ступеньки в тень брезентового навеса. Двое других мужчин стояли смирно и забавно наклоняли свои шеи к безразличному небу.

Рядом с входом в пивную появился молодой человек, плачущий и неразборчиво что-то кричащий на протяжении целой минуты. Крофтон встал у того на пути и маленький человек уперся в фигуру Крофтона с глухим ударом. Крофтон тут же схватил того за плечи. — Тихо-тихо! — крикнул он на человека. — Что произошло?

Молодой человек сделал примирительный жест руками и освободился от рук Крофтона. — Рабы, — сказал он, задыхаясь. — Мы... освобождаем их. Нас. Нас освобождают, — прокашлял он.

— Что? — спросил Дармад.

— Они освобождают рабов, — сказал человек, все еще прокашливаясь.

Энгру моргнул. Один раз, второй. — Извиняюсь, что?

— Нас, — чуть не задохнулся молодой человек. — Матарцев девятого и следующих поколений, всех проповедников, всех академиков.

Крофтон просто молча уставился.

Молодой человек махнул рукой на огромную толпу людей, в которой некоторые сновали туда-сюда, другие стояли с широко раскрытыми глазами, третьи стояли на коленях.

Со всех концов Котла слышался громкий рев.

— Не хорошо, не хорошо, — сказал Крофтон, покачивая головой. Он только что повторил фразу «ничего хорошего из этого не выйдет» около двадцати раз и сейчас она просто сократилась до простого «не хорошо». Вокруг него весь Фонт был наполнен людьми, обнимавшимися, размахивающими руками на фоне смеха, плача и крика, которые создавал каждый человек по-своему, из-за того, что только что в их мыслях неожиданно разрушилась огромная стена.

Троица провела этот день в потоке людей, наблюдая за тем, как проповедники и ораторы несли в массы свои проповеди и речи, как уличные музыканты играют на инструментах, до которых им до этого было запрещено касаться, как воры и нищие наполняют бульвары города в безумном празднестве. Когда троица вернулась в Фонт поздним вечером, они увидели, что их укромный уголок уже занят и отправились в глубину бара, перейдя с чая уже на алкогольные напитки. Гирлянды засветились теплым светом, отгоняя тьму. Крофтон продолжил беседу.

— Это отличный публичный ход, никогда такого от нее не ожидал, — сказал он. — Она все отлично просчитала. Каждый, кто заметит практические недостатки такого хода, потонет в потоке правды. Никогда бы не подумал, что это случится несколько часов назад. Эти люди были недостойны законных прав, теперь эти права дарованы нужным людям. Этот факт — циничный политический маневр потонет в кудахтаньи праведников.

— Что заставляет тебя считать его таким циничным? — спросил Энгру. — Может, у нее что-то изменилось в голове. «Кто может сказать, какие ветры властвуют над душой человека?» — процитировал он любимый библейский отрывок.

— Женщины, — поправил Дармад немного неуслужливо.

— Государства строятся не на сострадании, Энгру, даже те, в основе которых лежит религия, — сказал Крофтон. — например, что ты скажешь насчет судьбы рабов, которые имели собственную религию? Чтобы их свадьбы и семьи были зарегистрированы законно, им придется принять религию государства. Как много из них сможет себе позволить зарегистрировать отношения? Как много из них позволит себе платить налоги государству, во имя чего? Кто будет учить миллионы только что освобожденных граждан выживанию в системе? Она не рассчитывает на этих людей, к слову.

Двое слушателей не ответили ничего. Дармад уже собирался заговорить, только он открыл рот, как молодая девушка с подносом напитков врезалась в него. После того, как он помог ей встать и вернулся к компаньонам, стряхивая с рукава капли алкоголя на стол. — Здесь становится людно, — подметил он.

— Вот еще одна вещь, — заметил Крофтон, без промедления внимательно оглядывая толпу и вращая своей большой головой. — Она знает, что эта весть сделает народ возбужденным и заставит собраться в некоторых местах вплоть до беспорядков. Еще топливо для маховика.

Дармад изучал пивную по-своему. За каждым столом, в каждом углу, на подлокотниках стульев и подоконниках, смешались улыбающиеся лица молодых и стариков. В то время как он считал себя рациональным человеком, которого было сложно заставить чувствовать, он, тем не менее, понял, что невозможно не попасть в омут эйфории, наполнившей комнату. Стоило только на это посмотреть, и ты начинал чувствовать.

Он посмотрел на Крофтона, который опустил голову и разглядывал один из своих локтей, покоившийся на барной стойке. Невозможно было понять, о чем он думал. Он просопел один разок и заказал еще выпивки.

— Хитрецы, хитрецы, они все хитрецы, — начал он. — Она хочет, чтобы послушные матарцы девятого и поздних поколений отправились в Республику и начали захват во имя Аммар. Она хочет показать, какими послушными сделали матарцев, показать, что в оковах им лучше, чем на свободе.

— Нас.

— Извиняюсь, меня?

— Нас, Крофтон. Всех нас. Тебя и меня освободили тоже.

Короткая пауза и Крофтон сказал: — У меня никогда не появлялось такой мысли, — он осушил рюмку.

Дармада тут же поразило одно из маленьких прозрений, которые, казалось ему, возникают в людях только в особых обстоятельствах и при особом внутреннем настрое, чтобы оставить в душе неизгладимый след. Только это сочетание могло позволить человеку на несколько драгоценных секунд слиться воедино со всей вселенной. Он стоял, спиной прислонившись к барной стойке, смотрел на красивую девушку, которая так же наблюдала за ним из-за одного из столиков у противоположной стены. Этот взгляд в ее глазах читался у всех людей, которые сейчас были в баре и, должно быть, останутся в будущем.

— Я не уверен насчет того, что ты видишь плохого в произошедшем, — сказал он. Оборачиваясь к Крофтону. — Посмотри вокруг себя, можешь ли ты учесть все, что происходит? Она могла, как ты сказал, предположить все. Но я не думаю, что ее попустительская душа даже может понять, что такое свобода. Видишь ли ты, что дает одна лишь идея свободы человеку, что она делает с ним?

— Что она дает человеку? — переспросил Крофтон севшим голосом, который еле-еле можно было расслышать сквозь окружающий шум.

— Наверное, она дает ему надежду.

После этой фразы Крофтон долго смеялся. Он улыбнулся необычной улыбкой и затем посмеялся еще, затем повозился со своей рюмкой и посмотрел на Энгру. Потом он посмотрел обратно на рюмку и ухмыльнулся, маленькая слеза скатилась в рюмку. С большой долей гордости он схватил свой плащ и извинился, а затем попрощался. Когда он прощался с Дармадом, он не посмотрел молодому матарцу в глаза.

Парень и его отец сидели тихо всю ночь, смакуя горько-сладкие ощущения от прикосновения к истории, в то время как Дам-Торсад и вся Империя, миллиарды драматичных случаев, больших и маленьких, происходило вокруг. Утро приближалось и постепенно праздник снижал обороты, отец и сын отправились к выходу из пивной.

— Сын.

— Да, пап?

— Горжусь тобой и за это...

Дармад подхватил под плечо отца и они осторожно направились на выход, навстречу яркому и ужасному утру...

Перевод © Jeff Samsung